«Проживает на СВО» или почему необходима новая волна мобилизации в России

В рамках исполнения Указа Президента Российской Федерации от 21.09.2022 г. № 647 «Об объявлении частичной мобилизации в Российской Федерации» в России по итогу, по заявлениям самого Владимира Путина, было мобилизовано 318 тысяч человек. Почти два года эти люди живут в зоне боевых действий, часть из них погибли, некоторые получили ранения и смогли вернуться домой. Но покинуть фронт мобилизованные в настоящий момент могут только по двум основаниям: смерть или по состоянию здоровья. А это означает, те кто остались живы и здоровы, наши ребята уже полтора года оторваны от семей и каждый день рисуют своими жизнями. Чтобы заменить их на фронте уже сейчас необходимо мобилизовать 300-500 тысяч человек. А чтобы рассчитывать на успешные наступательные действия, по оценкам наших военных экспертов, число новых мобилизованных должно составить не менее одного миллиона человек! Мы приводим яркий рассказ о трудностях войны от Игоря Д. из 25-й отдельной гвардейской мотострелковой бригады для того, чтобы привлечь внимание к необходимости скорейшей ротации мобилизованных. В тексте автора внесены коррективы, чтобы не нарушать законодательство Российской Федерации:

«Я получил повестку и сразу пошел в военкомат. Там нам сказали, что если не подпишем контракт, то нас в этот же день отправят на передовую — без сборов и обучения, а если согласимся, то уедем по-человечески. Тех, кто отказался, сразу повезли на фронт, а нас — в часть, потом — на полигон в Бамбурово. Месяц мы проходили обучение — инструкторами были офицеры, вернувшиеся с СВО. Когда «учебка» закончилась, нас отправили обратно в часть — ждать военный борт, но в итоге мы полетели гражданским, и в 20-х числах декабря прибыли на Украину, под Волноваху.

В Волновахе у нас каждый день был разный сценарий, но чаще всего — тренировочные штурмы: нас привозили в разные места, где были реальные штурмы, и мы должны были «прожить» весь ход событий, слушая комментарии командиров. Мы просыпались, садились на БТР или на БМП и ехали «штурмовать» населенный пункт, заходить в лесополку или в окопы. Такие тренировочные выезды проходили с 7–8 утра до 15 часов, а потом мы возвращались обратно и занимались хозяйственными вопросами. Однажды там, где мы тренировались, был прилет — ребята погибли, мы перестали туда ездить.

Несмотря на то что это была «зеленая зона», периодически нас обстреливали: ребята гибли каждый день. Поначалу я даже не понимал, что происходит, — постоянно ощущались взрывные волны. Под Волновахой мы пробыли до января, потом нас привезли в Еленовку и менее чем через сутки бросили на штурм под Новомихайловкой. Мы быстро узнали, что у нас не будет ни разведки, ни групп эвакуации. Нам дали только пару БТР-ов. Меня спасало то, что я попал в штурмовую группу, которая помимо штурмов должна была заниматься еще и эвакуацией.

Планировалось, что каждую группу будут отправлять вперед на БТР-е или БМП и по мере продвижения наращивать силы. Проще говоря, нас должны были довезти до определенной точки, а уже оттуда мы продвигались пешком. В ходе продвижений кого-то ранило, кто-то погибал. Раненым было запрещено эвакуироваться или отползать назад: если ты можешь держать автомат, значит, ты еще штурмовик — продвигайся. Дезертировать во время штурма невозможно — были установлены пулеметные точки, при возвращении нас «встречали». Если бы кто-то попробовал идти назад, его бы расстреляли, поэтому штурм — это только вперед.

Первые группы, которые заходили, сразу же разнесли — их встречала артиллерия, по ним работали танк, пехота, и была /удалено редакцией/. Они только выезжали — и их накрывало. Последующие группы смогли немного потеснить укров, но полегла /удалено редакцией/. В первый день мы смогли захватить метров триста. Я успел вытащить трех раненых. И то это удалось чудом — выпал снег, и можно было перетаскивать их на санках: одного положил, оттащил на ноль, вернулся — следующего, и так сколько смог. Тащить пришлось примерно два километра.

Медиков на нашем участке не было, помогали себе сами, раненых было почти не забрать — артиллерия плотно все покрывала. Рядом летали дроны-камикадзе, их было около 20 штук — они кружили, как птицы. При этом наша артиллерия стреляла редко. Штурмовые группы продвигались на БТР-ах, БМП, кажется у ребят из другого взвода даже был танк, но всю эту технику быстро подбили, и небо было черным-черно. Когда технику подбивали, был небольшой перерыв — штурмовиков не на чем было подвозить: ты сидишь и слушаешь, как кричит и перестреливается первая группа, раненые просят помощи, а подкрепление не прибывает — не на чем. Из первых групп выжили /удалено редакцией/ — те, кто успел себя пережгутовать. Или у кого ранения были не такими серьезными. Потому что при серьезном ранении люди там вытекали за 30 секунд, то есть первые десять секунд ты на адреналине и орешь, следующие десять — приходишь в себя, понимая, что произошло, и еще десять пытаешься что-то сделать. Но если силы тебя покинули, то всё. Командиров с нами не было. Единственный офицер, который не побоялся пойти на штурм, заходил в предпоследней штурмовой группе наравне со всеми. А командир роты даже не появлялся на позициях. За все время, пока я был на Украине, я видел его всего один раз — ночью. Он заходил к заместителю. А зам все двое суток, в течение которых нас бросали на штурмы, просидел в блиндаже и не высовывался.

Под утро наступил наш черед заходить. Нас посадили на БТР и отправили вперед. Как и по первым группам, по нам стреляли из пулеметов и автоматов, работали снайперы, артиллерия — прилетали 150-ки и 80-ки /артиллерийские и минометные снаряды соответствующих калибров – редакция/. Из РПГ прилетало. И это в то время, когда мы еще даже не доехали до нужной нам точки — только приближались. Мы заехали в лесополосу, спешились, БТР уехал. Раненые лежали, никого не забрали. И на протяжении четырех часов это продолжалось: танки, артиллерия, минометы, пехота. Прилетали реактивные снаряды. Разрывы были повсюду — лесополоса была полностью /удалено редакцией/. Это были не просто трупы, а разорванные части тел, и мы спотыкались об них, потому что не ходить было невозможно. Среди этих тел мы укрывались и прятались от взрывов. На них где-то полежишь, где-то посидишь, где-то пройдешь по ним.

Артиллерия работала четыре часа, а потом еще пять мы прикидывались мертвыми, чтобы укроповская разведка не спалила, что мы живы. Они прекратили обстрел, перестали прилетать «камикадзе» и «птички со сбросами», а мы продолжали лежать без движения, пока не наступила темнота. Из всей роты — а это около ста человек — /удалено редакцией/. На следующий день мы должны были дождаться подмоги и продолжить штурм, но нам сообщили, что подкрепления не будет. Тогда мы закрепились и пытались удерживать оборону, параллельно расчищая опорник от тел товарищей, чтобы потом их можно было отправить домой.

Со мной было двое ребят: в перерывах между артобстрелами мы вытащили всех, кого успели. Там было /удалено редакцией/, поломанные, в крови, с изуродованными лицами и оторванными конечностями, мы всех просто сваливали в одну кучу ближе к дороге. Я пытался абстрагироваться — понимал, что родственники будут ждать тела своих близких. Конечно, меня там и тошнило, и вырвало пару раз. Запах стоял просто невыносимый. В окопах то же самое: людей убивало, они падали друг на друга, ребята по ним бежали, их тоже убивало, землей засыпало.

Мы не ели, не пили, могли только иногда залечь в ямку и закурить, а так — ходишь, собираешь, вытаскиваешь. Тела постепенно становятся тяжелее, их еще нужно суметь выковырять, то есть отлепить от других. Они замерзают на морозе и становятся будто деревянные. И люди тоже разного роста и веса. Помню, лежал мужик — сам весом под 150 килограмм, весь поломанный, битый. Как его заберешь? Мы его с трудом отковыряли — достали сначала руку, потом другую, потом ногу, вторую, отодрали тело, срезали бронежилет, сняли каску и кое-как дотащили его до дороги. /удалено редакцией/. Пока собирали, артобстрелы не прекращались: можно было спрятаться в лисьей норе или в блиндаже покурить и снова продолжать.

Спустя пару часов мне пришлось дальше обустраивать опорник одному, потому что ребятам нужно было вернуться на позиции на другой конец лесополосы, чтобы оттуда не пошли украинцы. Мы разделились: со мной был пулеметчик — ему повезло остаться в живых, несмотря на то что он был в первых штурмовых группах, но его сразу поставили на прикрытие, и он не покидал свою позицию. Спустя сутки я решил проверить, есть ли еще выжившие кроме нас семерых. Взял товарища, и мы вместе пошли вглубь лесополосы по направлению к украинцам. Я подходил к каждому трупу, заглядывал в глаза, кричал: «Есть кто живой?» — поскольку даже обездвиженное тело могло быть живым.

Вскоре я нашел парня, который был ранен: у него были перебиты обе ноги — мясо отошло от кости в районе икр, все обуглилось и началась гангрена — он лежал там с 12 числа. Я попытался позвать ребят, и пока они подходили, затащил раненого в санки. Мы его вытянули — оставалось только поле перейти, но ребята убежали, и со мной остались только двое. Как только мы ступили на поле, начались прилеты из миномета, а украинская пехота стала стрелять по нам из автоматов и пулемета. Меня ранило в левое бедро. Я сказал: «Встаем и идем дальше». Парень, который шел рядом, помогал тянуть саночки, и тут метрах в пяти от меня что-то прилетело, меня ранило, я почувствовал, как кровь вытекает, навалился на место ранения, чтобы прижать рану своим телом, и сказал парнишке, чтобы он полз дальше без меня. Он уполз вместе с раненым — на себе его вытянул, а я пополз дальше по полю. Сзади командир последней штурмовой сказал, что не бросит меня, и я продвигался под его командованием. Потом попытался встать, но по мне сработал снайпер.

Осколок мне вошел в левое колено — его так и не вытащили. Перебило левое бедро и грудь — промеж пластин залетело и повредило легкое. Боль дикая, я никогда ничего подобного в жизни не испытывал. Когда я уже дополз, ребята меня закинули на санки и вывезли на ноль. А оттуда уже отвезли в Волноваху, и там провели операцию. Я был в сознании и умолял врачей, чтобы мне вкололи обезболивающее, — они почему-то хотели все делать наживую и утверждали, что мне не больно. А потом пришла девушка-врач и распорядилась, чтобы мне вкололи местную анестезию. Благодаря этому я уже мог терпеть, когда меня резали и вставляли какие-то трубки.

Из Волновахи меня отправили в Донецк, оттуда на вертолете эвакуировали в госпиталь в Ростове, а потом перевезли с другими ранеными во Владикавказ, потому что госпиталь в Ростове был забит. Люди лежали в коридорах. Мне повезло попасть в палату, потому что спустя несколько часов после того, как я туда прибыл, раненых отправляли в другие госпитали по России. А новых все привозили и привозили. Выходишь, а они везде лежат: и на первом, и на втором, и на третьем этаже, даже в приемном покое.

Сейчас я на лечении, и с ужасом думаю, когда оно закончится - меня вернут в строй. Вся надежда, что в штурмовых группах я больше не окажусь. Еще не ясно признают меня годным или негодным к дальнейшей службе. Ожидаю».

Просим распространять эту статью, чтобы такие бойцы как Игорь могли рассчитывать на скорую демобилизацию, которая станет возможна только при новой мобилизации!